Военный от восторга даже подпрыгнул на месте и закричал:

– Что я тебе говорил! – и гордо добавил: – Славяне!

Открылась дверь, бортмеханик старшина Иван Галактионов спрыгнул на землю вместе с небольшой лесенкой и поставил её перед дверью. Из глубины салона появился Корнеев. Он помахал встречавшим рукой и встал на первую ступеньку трапа. Галактионов принялся аккуратно, не дай бог обидеть, страховать генерал-лейтенанта. Николай Васильевич не хотел принимать постороннюю помощь на виду у всех, но после многочасового сидения в самолёте больная нога могла подвести. «Уж лучше опереться, чем растянуться», – подумал Корнеев и воспользовался помощью старшины. Тяжело опираясь на палку, руководитель советской военной миссии подошел к делегации.

– Рады приветствовать вас, Николай Васильевич, на югославской земле! – с сербским акцентом и не вполне по уставу обратился к нему человек в форме.

– Добр дан, драги пријатељи[13], – по-сербски приветствовал всех генерал-лейтенант.

Это был высший пилотаж в международных и человеческих отношениях. Приятно осознавать, что человек озаботился тем, чтобы говорить на твоем родном языке. Встречающие переглянулись и дружно улыбнулись.

– Драго нам је да вас видим на нашој земљи[14], – подхватил гражданский.

– Простите, друзья, – немного сконфузился Корнеев, – на этом мой запас сербского исчерпан.

– Теперь, думаю, у нас будет много поводов для… – защёлкал пальцами, подыскивая русское слово, гражданский.

– Языкового совершенствования, – быстро нашёлся руководитель советской миссии.

– О! Взаимопонимание уже началось! – сыронизировал военный.

В это время стали выходить работники советской военной миссии. Люди обменивались рукопожатиями, генерал-лейтенант представлял членов советской делегации руководителям партизанского движения, и уже завязалась общая беседа, но тут из облаков вынырнул второй самолёт. Его тоже безжалостно болтало из стороны в сторону, пилоту с трудом удавалось поставить нос против ветра. В какой-то момент одно крыло угрожающе задралось вверх, а другое – едва не зацепилось за землю. Ещё секунда – и на поле была бы куча искорёженных обломков. Но за штурвалом второго С-47 был тоже ас. Он справился с ветром, и вот уже второй С-47 катился по полю в сторону обеих делегаций.

Пока шла суета на лётном поле, в кабине первого самолёта Александр Шорников, сидя в своём кресле, вытянул правую пятерню в сторону Калинкина. Тот левой рукой залихватски ударил по ней.

– Рано веселитесь, мужики! – язвительно проворчал штурман. – Сейчас вам за болтанку выдадут на орехи.

– Это не к нам. Это к Господу Богу! – отмёл претензии второй пилот.

– Высокое начальство таковым себя и считает и не станет разбираться, – продолжил бурчать Якимов, – а с кого семь шкур спустить, всегда найдёт. И этими козлятами будем мы. Лучше бы, командир, узнал, где тут у них столовка?

– Ты, Паша, нашим югославским друзьям спуску не дашь. Война войной, а обед по расписанию, – веселился командир экипажа.

В кабине появилась голова бортмеханика Галактионова.

– Не знаю, как остальные, а я бы такие командирские слова выбил золотом на белом паросском мраморе. И поставил перед Главным управлением военно-транспортной авиации.

– Мечтатель, – поставил безжалостный диагноз Якимов.

* * *

Прибытие советской делегации вызвало неподдельную панику в другой миссии – англо-американской. Вестовой офицер ворвался в помещение, которое офицеры окрестили «клубом», с таким лицом, что отдыхающие офицеры нашли в этом повод для язвительности.

– Генри, на тебе лица нет. Повар успешно спалил ужин, как сегодняшние завтрак и обед?

– Хуже, – трагично произнёс вестовой.

– Дезертировал к немцам, распродав весь запас нашего провианта?

– Хватит веселиться, от моего сообщения у вас в лучшем случае будет икота, в худшем – медвежья болезнь.

– Может, нам встретить это известие стоя? – поинтересовался первый офицер.

– Да хоть лёжа! Доложите Стриту, что к Тито прибыла военная миссия русских! На двух самолётах, двадцать четыре человека. Возглавляет их какая-то шишка в генеральском мундире.

– Генри, а почему ты решил, что это важная птица? – спросил первый офицер.

– Первым вышел генерал с палочкой, говорил по-сербски, а вокруг него свита Тито так и кружится! Генеральское лицо улыбается, а глаза внимательные, хваткие, за всем следят, всё замечают. Это разведчик! Я вам точно говорю!

– Нас ожидает плотный график работы при отсутствии обеда, – закручинился первый.

– Прогноз печальный, но верный.

И второй офицер, шипя и вполголоса сквернословя, пошёл с докладом к руководителю англо-американской военной миссии, полковнику Вивиану Стриту.

* * *

В Верховном штабе партизан тоже царило оживление, только не паническое, как у союзников, а приподнятое.

Генерал-лейтенанта Корнеева, одетого, как и все офицеры советской миссии, в парадную форму, в окружении свиты провели в пещеру, где обычно заседал Верховный штаб. Теперь «столы» были празднично накрыты скатертями в национальном стиле. Несмотря на трудное время, Тито постарался порадовать гостей вкусной пищей. Николай Васильевич удивлённо осматривал пещеру. «Местоположение, скажу я вам, аховое! И эта сырость. Снимать ли фуражку? Ладно, не в церкви. Обойдутся!» – размышлял Корнеев, блуждая взглядом по своду. Опытный глаз военного при свете шахтёрских лампочек и жутких теней от них заметил, что следующий зал слишком чёрен даже для подземелья. На потолке и полу местами торчали осколки сталактитов и сталагмитов. «Не иначе, у них здесь был взрыв боеприпаса. Разгильдяйство налицо. Но ничего, мои спецы хвосты-то им накрутят!» – мечтал про себя Николай Васильевич. За осмотром места действия он проморгал, как из малоприметного коридора появился югославский лидер. Выход располагался чуть выше общего уровня пещеры, поэтому маршал немного воспарил над остальными. Он расчётливо застыл на мгновение, чтобы присутствующие смогли оценить масштаб его личности и лучше рассмотреть. Радушно улыбаясь, он спускался к своим гостям.

– Вот, пришлось спрятаться под землю от вездесущих глаз фашистов, – заговорил Тито на хорошем русском языке. – Мы, как древнегреческий Антей[15], припадаем к родной земле, ища у неё силу и защиту. Приветствую вас, товарищи!

Корнеев, насколько это было возможно в его ситуации, вытянулся в струнку и доложил: